Венский кружок

Сегодня, бросая ретроспективный взгляд на историю Венского кружка, можно сказать, что его
участники прежде всего поставили две серьезные проблемы:

Во-первых, вопрос о строении научного знания, о структуре науки, об отношении между научными высказываниями на эмпирическом и теоретическом уровнях.

Во-вторых, вопрос о специфике науки, т.е. особенностях научных высказываний и о критерии их научности.

Очевидно, что ни тот, ни другой вопросы не являются праздными. Правда, вопрос о структуре научного знания, о соотношении его эмпирического и рационального уровней — это не новая проблема.

Это вопрос, который в той или иной форме обсуждался с самого возникновения науки в современном смысле слова, т.е. такого знания, которое объединяет теорию с систематическим наблюдением и экспериментом в эпоху Нового времени.

Сначала он принял форму конфликта эмпиризма и рационализма, приверженцы которых отдавали предпочтение либо чувственному, либо рациональному познанию.

Правда, уже Ф. Бэкон говорил о необходимости сочетать то и другое, об использовании в процессе познания как свидетельств органов чувств, так и суждений разума. Но он высказал свои соображения лишь в самой общей форме, не анализируя детально особенности этих двух уровней, их специфику и их взаимосвязи.

В дальнейшем же, в связи с возникновением темы достоверности знания, произошло формальное разделение философов на лагеря эмпириков и рационалистов.

И. Кант попытался осуществить синтез двух этих подходов, показав, как могут в познавательной деятельности человека сочетаться чувственное и рациональное познание.

Но Канту удалось ответить на этот вопрос лишь путем введения трудно подтверждаемого тезиса о существовании непознаваемой «вещи-в-себе», с одной стороны, и о наличии априорных форм чувственности и рассудка, с другой.

К тому же в своей «Критике чистого разума» Кант обсуждал вопрос в слишком общей форме, он совершенно не касался конкретных проблем, затрагивающих собственно структуры конкретных наук.

Но в XIX и тем более в ХХ в. наука развилась настолько, что проблемы логического анализа, ее структуры стали на повестку дня как самые животрепещущие.

Дело в том, что в век огромных успехов науки и роста ее влияния на умы очень соблазнительно выдавать любые, самые произвольные взгляды и утверждения за строго научные, часто не отдавая самому себе отчета в том, что означает научность.

К тому же нередко и ученые-естествоиспытатели предавались самым фантастическим спекуляциям и выдавали их за строго научные представления.

Для деятелей Венского кружка как представителей позитивистского течения статус науки как высшего достижения мысли был бесспорен. Поэтому проблема сводилась к тому, чтобы отделить науку от метафизики, научные высказывания от метафизических.

Соответственно весьма злободневным оказался вопрос о предмете философии, которая, в том числе и в форме метафизики, пользовалась еще немалым авторитетом и среди ученых.

Признанными вождями Венского кружка были его основоположник Мориц Шлик и продолжатель его дела Рудольф Карнап.

Отличительная черта учения Шлика, Карнапа и других состояла в его ярко выраженной антиметафизической направленности.

Логических позитивистов буквально преследовала одна навязчивая идея: наука должна избавиться от всякого влияния традиционной философии, не допускать больше никаких предпосылок, не допускающих опытной проверки, т.е. искоренить всяческую метафизику.

Логические позитивисты утверждали, что все знание о внешнем мире получается только частными, опытными науками. Философия же, якобы, не может сказать о мире ничего своего, помимо того, что о нем уже сказали эти науки.

«Философия, — писал Р. Карнап, — отныне не признается как особенная область познания, стоящая рядом или над эмпирической наукой».

М. Шлик также пишет, что в дополнение к науке «нет области философских истин. Философия не есть система утверждений; она не есть наука».

Говорят, замечает Шлик, что «философия — это королева наук. Пусть так. Но нигде не написано, что королева наук сама должна быть наукой».

Это он писал в 1930 г. А вот что говорил еще один сторонник той же позиции, А. Дж. Айер, в 1962 г.: «Если подходить к философии с теми же мерками, с какими мы подходим к астрономии или ботанике, то ее вряд ли можно назвать наукой».

Но если философия не дает знания о мире и не является наукой, то что же она такое? С чем она имеет дело? Оказывается, не с миром, а с тем, что о нем говорят, т.е. с языком. Все наше знание как научное, так и обыденное, выражается в языке.

Философия и должна заниматься языком, т.е. словами, предложениями, высказываниями. Ее задача состоит в анализе и прояснении предложений науки, в анализе употребления слов, в формулировке правил пользования словами и т.д. и т.п. Язык — подлинный предмет философии. С этим были согласны все неопозитивисты. Но далее их мнения несколько расходятся.

Для Карнапа, который интересовался не языком вообще, а именно языком науки, философия представляет собой логический анализ этого языка, или, иначе, логику науки. Эту логику науки Карнап до начала 30-х годов понимал исключительно как логический синтез языка науки.

Он полагал, что анализ языка науки может быть исчерпан выявлением формальных синтаксических связей между терминами и предложениями.

В работе «Логический синтаксис языка» (1934) Карнап писал: «Метафизика более не может претендовать на научный характер. Та часть деятельности философа, которая может считаться научной, состоит в логическом анализе.

Цель логического синтаксиса состоит в том, чтобы создать систему понятий, язык, с помощью которого могут быть точно сформулированы результаты логического анализа.

Философия должна быть заменена логикой науки — иначе говоря, логическим анализом понятий и предложений науки, ибо логика науки есть не что иное, как логический синтаксис языка науки».

Но логический синтаксис сам представляет собой систему высказываний о языке. Витгенштейн в «Трактате» категорически отрицал возможность таких высказываний.

Карнап же ее допускает: «Возможно выразить синтаксис языка в самом этом языке в масштабах, которые обусловлены богатством средств выражений самого языка».